Болезнь это оплата за складную речь
Самое оптимальное различие человека от животных – это не двуногость и не открытие палки-копалки, а язык.
Откуда у родственников нашего вида принялась дееспособность к вербальный работы? Непосредственных доказательств не осталось, таким образом один выход — разработать ответ из головы. Вернее, возвести догадку на основании физических действий, которые проходят в головном мозгу. Проанализировав картину, специалисты сделали вывод: дееспособность к образованию языка могла быть итогом мутации гена. Тот же ген несет ответственность за чисто наше заболевание – шизофрению. Вокруг данной мысли сразу же вспыхнул академический конфликт.
О версии генной связи языка и шизофрении сообщает Татьяна Владимировна ЧЕРНИГОВСКАЯ, эксперт в сфере нейролингвистики, доктор филологического факультета СПбГУ.
– Татьяна Владимировна, как оказало влияние это изобретение на осознание сути языка и процесса формирования речи?
– Самыми важными данными нашего языка считаются его производительность (вероятность образования и осознания новых извещений) и иерархическая и «цифровая» конструкция, другими словами содержание значений – фонологического, морфологического, синтаксического и значения дискурса. Всё это «нанизывается» на резон – смысловую ось. В 2000 году знаменитый специалист шизофрении Тимоти Кроу обнародовал публикацию с удивительным оглавлением: «Болезнь – стоимость, которую homo sapience платит за язык». Кроу заявляет, что язык и психоз имеют совместные вторичные истоки – генетические перемены. В итоге них полушария головного мозга начали расти вне зависимости, и правое стало «работать» на языке. Эти же перемены вызывают психоз. Логично, есть зависимость медуллярных устройств языка и шизофренических браков. Общепринятое на данный момент во всем мире определение шизофрении такое: тросёгавкая выкройка патологии, выражающаяся в расщеплении личности, несоблюдении восприятия, чувств, мышления и речи.
К поиску «языкового гена», либо «гена грамматики», присоединились очень многие специалисты. Время от времени объект поисков называют «языковым органом».
– Насколько значительной признают данную неприятность специалисты? В случае если есть «перечень 3-х самых важных неприятностей языковедения», то какое место занимает обсуждение вопроса вокруг мысли Кроу?
– Все дело в том, что мысль Кроу – не единственное вероятное соображение. У него имеется крепкие враги, к примеру, Джонатан Кеннет Бернс (John Kendrick Burns), написавший шикарную публикацию «Вторичная концепция шизофрении и социальный головной мозг», в которой он открыл жаркую обсуждение вопроса с Кроу. Наука – здоровое и весёлое занятие. Всегда есть торгующиеся, и прекрасно увлекателен сам процесс конфликта. Т. Дикон в собственной книжке развивал странную мысль языка как паразита, оккупировавшего головной мозг. Было в виду, что язык приспособился к головному мозгу в намного большей мере, чем головной мозг эволюционировал в сторону языка.
– Поменяется ли под воздействием этих мыслей практика излечения больных шизофренией?
– Не полагаю, что поменяется практика, в связи с тем что это весьма спроектированная область классической медицины. Однако убеждена, что в случае если у нас получится получить отличные итоги, то это не в состоянии не оказать влияние на абстрактное понимание неприятности и в будущем даже на коррекцию диагностики и излечения: так как мы узнаём о пребывании подобных больных по их речи.
Исследование языка больных шизофренией – очень перспективное назначение, и оно развивается в настоящее время, подкрепленное грантом РФФИ, на кафедре совместного языковедения СПбГУ (зав. каф. Л.А.Вербицкая) под моим управлением в содружестве с лечебным факультетом СПбГУ (доц. кафедры невропатологии и психиатрии С.Э.Давтян). Я склонен думать, это успешное братство языковедов и докторов, без которого такая трудная и междисциплинарная тематика и не в состоянии исследоваться. Ещё 3 года назад сложно было себе представить квалифицированное партнерство между языковедами и биологами, специалистами по психологии и особенно врачами. А в настоящее время наши связи с биолого-почвенным факультетом, Факультетом физиологии им. Ухтомского, с факультетами психологии и медицины – обычное и натуральное явление.
– Язык, ответственная речь характерны только человеку. В случае если ген – 1, означает ли это, что животные не страдают шизофренией и психологическими расстройствами?
– Как раз так. У животных шизофрении нет. Впрочем неврозы могут быть, однако лишь у домашних питомцев, которые проживают с людьми. Кошечки и собачки, как и их истеричные обладатели, начинают болеть неврозами либо неверными беременностями.
– По традиции в сообществе образованная речь – уровень разума. Однако практика говорит, что так бывает не всегда…
– Все же речь – значительный уровень. Эксперты по шизофрении как раз по речи и осуждают о нездоровом, так как речь – один аппарат, который дает возможность забраться в психику человека.
На самом деле, зависимость разума с языком – трудный вопрос. Необычные заболевания демонстрируют, что человек с умом значения синдрома Дауна может владеть невообразимо раскрученной докладом. Другой необычный образец – синдром Уильямса. Изображены ситуации, когда человек был просто неспособен к жизни, не мог пуговицу скрепить, и при этом понимал 16 языков.
– Билингвы и полиглоты больше подвергаются шизофрении, чем люди, не значительно вовлеченные языками?
– Подобных данных нет, однако не полагаю: болезнь – болезнь генетическая, а языки — дело наживное. К слову, неприятность языка при бреде у шизофреников-билингвов – весьма любопытное назначение исследовательских работ, которое, например, разрабатывают наши коллеги в Израиле Иосиф Зислин и Бэлла Кот (воспитанница А.Р.Лурии).
– Можно ли на базе этого открытия прийти к выводу о генетической связи между раскрученным умом и психологической патологией?
– В случае если подразумевается УРОВЕНЬ разума – то, разумеется, нет, в связи с тем что есть сотни, в случае если не тысячи образцов превосходных людей, страдавших этим заболеванием. Если рассуждать о Виде когнитивных операций, то здесь зависимость есть, разумеется, в связи с тем что как раз по оценке их, например, диагноз и устанавливается.
– В случае если противоборство гипотез продолжается так долго, означает, нет метода исследовать их корректность? Где же аспект правды в нейролингвистике?
–Создаётся ощущение, что любая из веток совместного дерева академического познания о головном мозге и языке владеет собственной «истиной».
Невинны и ученые языковых функций, соизмеряемых с полушариями мозга, и афазиологи. И у тех, и у прочих накоплен громадный подлинный источник, располагающийся в резчайшем, самом сильном противоречии с всё нарастающим объёбог данных медуллярного картирования. Оно само, к тому же, оказывается поставленным всему , и чем далее, тем больше. Странным стилем с повышением разрешающей возможности сканнеров растёт не только лишь число выявляемых характеристик, но также и гетерогенность совместной картины. Ещё несколько, и мы станем иметь информацию разве что не о любом нейроне – и что? Это сделает положение лишь более трудным и ещё менее приводимым с данными прочих методик. Становится всё более бесспорным, что необходим какой-нибудь рывок абсолютно иного семейства, скорее всего методический, чем последовательный.
– Другими словами, необходима методика, которая могла бы обнаружить связи между приобретенными данными либо не подтвердить итоги по крайней мере части исследовательских работ? Данная необходимость в прорыве напоминает о методологическом манифесте специалистов по психологии В.М.Аллахвердова (мысль о том, что 3 парадигмы психологии не в состоянии быть верны синхронно). В нейролингвистике схожая картина?
– Я осознаю, о чем говорит Аллахвердов, и замечательно к данному отношусь. Да, схожая картина в настоящее время во всех опытных науках. Лишь в учебниках могут быть обстановки, когда одна черта одолевает другую. В жизни все по-другому. Я думаю, что наука именно занимательна тем, что в ней нет конечного итога. Никто не отклоняет того, что выдумал Ньютон (это не моя область, однако уж отличный образец). Однако после Ньютона изобретено очень много того, что как бы его отрицает. При этом некоторые парадигмы остаются верными для некоторых областей. И такое «деление» повсюду. Я думаю, что нельзя не отметить то, что академические поединки идут между равнозначными группами. К примеру, любители врожденности языка и любители того, что язык приобретается лишь методом научения. Если б кто-то из них был мощнее иного, история давно бы завершилась.
– В чем все-таки определяется академическая мощь?
– У любого из представителей академических школ по сто 50 мешков академических прецедентов, и прецедентов прекрасно приобретенных. Им есть что дать на стол. Однако весь вопрос в том, как разъяснять эти прецеденты. В последние годы стало популярно анализировать так: данные не свободны от теории, которая возглавляет исследователем.
В случае если вы идете в лес находить грибы, вы должны понимать, что такое грибы, по-другому вы не обнаружите ничего. Так как вы знаете, какие прецеденты вы ищете, вы их обязательно найдете. И это не будет извращение. Просто одни прецеденты трактуются по-всякому. Выходит такая в знаменитой стадии странная игра, когда все остаются при собственном мнении.
В случае если рассуждать про свою область, то любители модуляционной теории языка и врожденности языка заявляют, что некоторые типы языковых фигур не находятся в зависимости от частотности потребления этих фигур в речи. Каких-либо фигур мало, 5, а каких-либо 20 миллионов. Те, кто полагает язык итогом научения, рассказывают: это целиком зависит от того, с чем вы намного чаще встречаетесь. А их конкуренты заявляют: в одних вариантах частотность воздействует, в других же – нет. И вся борьба идет на этих частотностях.
Странность в том, что я всегда мечусь от одного стана к другому. Мне просто любопытно играть в это. Когда я разбираю генеративистов и союзников модуляционной компании языка в головном мозгу, я полагаю: «Ну разумеется они невинны, это реальная умная верхушка!». Затем я закрываю данный журнал либо книжку, и сразу прохожу в другой стан… Между ними нет водораздела, который был бы аспектом правды. Особенность опытной науки в том, что на стол можно дать настоящие прецеденты. Не обширные размышления, дискуссии о предпочтениях. Все можно обосновать, как то, что два раза 2 – 4. Однако, может, послезавтра прибудут новые арифметики и заявят: это у вас было 4, в нашей новой арифметике вполне может быть по-другому.
Эксперт не в состоянии подниматься на позицию безотносительной правды. В случае если она и есть, то лишь на небе, а небо нам насчет этого совершенно ничего не рассказывает.
Все, что у нас есть возможность сделать, это освободиться от предельного числа неопределенности. Мы не прибудем к конкретному ответу, однако сможем доказать либо не подтвердить какие-то утверждения при помощи прецедентов.
Тематика по поводу языкового гена грамматики в последние годы моя излюбленная. Была несколько лет назад в Science размещена публикация с эпиграфом Стивена Б.Пинкера, одного из наиболее известных генеративистов, создателя книжки The Llanguage iInstinct, «Языковый инстинкт». Данную книгу знает любая североамериканская домашняя хозяйка. Б.Пинкер там сообщил, что языковый ген наконец обнаружен. Это была ужасная взрывчатка! Он не обнаружен, но в случае если бы он был обнаружен, то это изобретение заслужило бы Нобелевской премии. Это значило бы, что в конце концов обнаружен ген, слепивший человека человеком! Так как помимо нас никто больше не владеет докладом. Разумеется, коммуникации есть в любой здоровый системе, даже амебы между собой говорят синтетическим стилем. Однако это иная история. Язык с грамматикой есть лишь у людей. Это другой вид компании, иерархический. Есть фонемы, морфемы, есть слова, фразы, дискурс. А у животных – прикрытые перечни сигналов, другими словами в случае если есть 20 «слов», то больше не будет никогда в жизни. Также, они прирожденные.
– А гориллы, которые осваивают язык жестов?
– Это иная история – синтетическое изучение синтетическому семиотическому коду.
У человека перечень сигналов важно открытый. В нас вложен метод, при помощи которого у нас есть возможность вызывать безграничное число сигналов. Вроде известной «глокой куздры». И вот это – действие гена. Если б его обнаружили, была бы дешифрирована наиболее ключевая часть генома.
Вот отчего после публикации Пинкера все в академическом обществе начали друг дружку приветствовать и наслаждаться. А далее стартовали проблемы. Поскольку данный ген – пока – обнаружили также у котят, цыпленок и, хуже того, у крокодила. А пресмыкающееся на вторичной стремянке располагается на безгранично дальнем от нас отдалении. В случае если, разумеется, верить в развитие. И гена грамматики у крокодила быть не в состоянии. А его обнаружили! Именуется он FOXP-2. Генетики бы заявили: «Ну и что. Просто у крокодила он играет другую роль, не языковую». Это солидное примечание… однако. Не так давно Владимирович Анохин, отличный столичный генетик, продемонстрировал ген FOXB-1. Его неисправность проводит к поражению материнской платы. А поражение материнской платы просто будет оказывать влияние на язык. Это западня! Официально можно сообщить: вот сломан данный ген, вот неприятности с языком у человека. И официально же можно сообщить: FOXB-1 – и есть грамматический ген. Так как в случае если у меня ужасная материнская плата, то это означает, что я начала разбирать слово, и к моменту, когда я завершила его разбирать, позабыла его начало. Как тогда ожидать от меня грамматических фигур? Я не могу их сдержать в голове. Это весьма сложное академическое место, где невозможно вести непосредственные параллели. Никто не соврал, однако все сделали ошибку. На самом деле, обнаружили неисправность FOXP-2 у семей, где отслеживалось генетическое несоблюдение языка. Это были британские семьи, в которых дед длительное время не мог заболтать, брат заикался, у двоюродной тети была дислексия и дисграфия… В целом, языковые нарушения проходили через несколько поколений. И подобных семей обнаружили 2. И в двух вариантах расстроен ген FOXP-2. А это основание для академической публикации. Беда в том, что можно отыскать семьи, в которых аналогичные языковые трюки, лишь с неисправностью FOXB-1.
– Так, может, он не в одном гене устремлен?
— О том и диалог! Реальные генетики вам заявят: «Такая труднейшая вещь, как язык, не может быть устремлена в одной хромосоме». Потому весьма неправдоподобно, что такой ген будет раскрыт.
Когда население земли начало писать? Я задавала данный вопрос всем экспертам, которые мне случались. Одни рассказывают, что 6 миллионов лет тому назад. Иные – больше 10-ти. Прекрасно, я удваиваю данную цифру, пускай будет по максимуму- – 25. Если думать письменностью наскальный чертеж, выйдет 50 миллионов лет. Однако для биологии это ничего не означающая цифра. Опыт не мог поспеть запечатлеться в геноме. Все, что я понимаю о биологии, говорит, что этого не может быть.
Впрочем, в настоящее время возникают любопытные данные. В Японии 1 специалист действует с макаками, от которых никто не ждет возможности к маленькому кодированию трудных языковых вещей. Как правило работают с высочайшими приматами. И вдруг оказывается, что макаки готовы к языковому (разумеется, в 100 кавычках!) действию. Японский эксперт делает весьма любопытный вывод: (у нас схожие мысли говорил дарвинист Северцев): есть запасной головной мозг. Он есть в наличии, однако не применяется. И в случае если макаку установить в такие критерии, при которых ей понадобилось бы данную часть головного мозга использовать, она становится может на намного более трудные вещи, чем в стандартной жизни, где ей хватает элементарных сигналов. Фактически, то же самое рассказывают про высочайших приматов.
– Может, и наши деды однажды попали в такие критерии?
– Вполне может быть. Это, я полагаю, существенный вопрос для населения земли.
Шмальгаузен заявляет, что действие любого создания, его возможности находятся в зависимости от нескольких моментов. От генетики, научения, от того, в какую среду попал индивидуум, и от этой цели, другими словами от потребности. Создание с отличной генетикой должно еще и угодить в такие критерии, в которых надо будет показывать собственный потенциал. Или для сохранения своей жизни, или из честолюбия, или же из внимания.
Даже есть весьма деликатная концепция: солидные возможности начинают выражаться в неволе. У животных – в прямом смысле. Образец – такие же гориллы. Если рассуждать о человеке, то Лотман думал, что культура – это технология запретов. Лишь в случае если тогда, когда есть ограничения, ты пробуешь сделать максимально возможное. Действие отличного класса стартует, когда ты понимаешь, что есть вещи, которых ты делать не должен. К примеру, что невозможно есть малышей по кругам.
– Ограничения вида электронных турникетов и полного наблюдения могут привести к всплеску созидательной энергии?
– Нет. Это ограничения иного вида – собственной воли. В случае если мне послезавтра заявят: «Ты должна идти на работу к 8 утра и до 5-и тут сидеть», я не буду делать ничего. Так как гориллу в опыте сдерживают в другом резоне. Ей нужно жить в прочих критериях. Она оказывается не на воле, где она всегда жила, в нашей среде. И ей там отлично живется, так как ее веселит вся вещественная и умная мощь нашего страны!